Он вот, чей образ мрачен и суров,
В чьих кудрях — ночь, лик — блески хлада
В его очах — озёр туманного покров,
Где тень веков уснула без отрада.
Одет в атлас. В цвета вороньих крыл,
В нём дух тоски, что вечностью смущён.
Он — гонец, удел его — чтоб вечно жил
Тот поиск правды, свыше назначён.
Строптивый дух и разум одинокий
Хранят в себе и муку, и тревогу.
Он в тьме идёт тропой высокой,
Спеша к своей неотвратимой строгу.

Средь теней бессонных, тишью тёмных сил,
Бредёт, как призрак, дьяволом унылый.
В его очах — зеркал остывшие светил,
Горит звезда, но нет в ней силы и ни пыла.
О, пусть рассудок твёрд, под силою суров,
Но что пред страстью, что царит мирами?
Холодный ум, несносен пред клевретами послов,
Разбит и гонит розу с лепестками.

Так пал ты, демон! Сражённый, неземной,
Что в смерть обличие явила ему вечность.
И вот паденье стало всем ценой его одной
За миг блаженной, горькой вечность.
Но дух в паденье свежесть обретя,
Средь руин своих взывается на высь.
Ему тропой сполна назначена стезя—
"Сквозь пустоту душою возносись."
И, приняв в себя и мрак, и благодать,
Свой крест неся покорно, как святой,
Чтоб вечность на ладони удержать,
Он шаг творит — в мир, ставшего иной...

Потускневшие крылья, опалённые руки,
Взор прежде сиял, неподвижен и строг.
В нём тоска затаённой, несказанной муки,
Покинули небо, спустившийся с ног.

Херувим, чьё сердце алкало свободы,
Сбросить цепи небес, их надменный устав.
Избавить от рабства у трона Природы,
Он в грешный вступил, забытого, прав.

Он в юдоли пошёл, в хаос кромешный,
Где под маской добра процветает обман.
Где улыбка—кинжал, а свет—лицемерный,
Где теряет невинный свой детский обман.

Он искал в грешных душах крупицы участья,
Теплоту у очага, простую любовь.
Но нашёл лишь разврат,равнодушие, счастье,
Что кривится,как злой, безобразный покров.

И отринув всё, к прежним высотам стремится,
На утёс одинокий взобрался, изгнали.
Но и там небеса не хотят с ним делиться
Ни свободой, ни правдой в холодной дали.

Стоит он, приникнув к бездонному склону,
Взор истёрк и пуст, простираясь во тьму.
И томится по Истине, словно в затону,
Пред бездной безмолвной, сам не зная, к чему...

Часов неумолимых тихий ход
Лишь отмеряет путь твой, странник.
Их стрелки не пророческий оплот,
И в римских стенах ты — не пленник.

Пусть все пути ведут на форум вновь,
И толпы к цезарям своим несут дары,—
Ты ворота открой, презрев оковы слов,
Чтоб с ветром говорить и с морем у поры.

В безмолвии ночном, средь вечных звёзд,
Вопрос терзает нас, как тайный яд:
Зачем горим мы в этой мгле пустой?
Ответа нет…Но дух не смолкнуть рад.

Когда ж надежда гаснет, как свеча,
И мир теснит, как каменная сроду, —
Взгляни в лицо грядущего, дыша,
И отыщи в себе самом свою свободу.

Но если бездна и свеча едва светла,
И мир лежит во зле, терзая и губя —
Ты в эту тьму войди, душою истязаясь,
И искру возвести, бессмертья любя!..

Когда ж томит тоска, и мир жесток,
И крест свой несть уже иссякли силы—
Сойди в себя, в подпольный свой порок,
Чтоб Божью в нём возжечь из пыли.

Но что ж в груди смятением пожар?
Какая мрачная бросается тоска,
Без упованья, без отрадных чар,
Дух тоскою пожирает до заката?

Всепоглощающий отчаянья полёт
Трубит в свою серебряную твердь,
Чтоб я дерзнул и смог создать её,
Но лишь роняю в прах свою же честь.

Сия борьба, сей чувств погибели состав
Всё гуще гонит, пуще прежнего туман;
В бой толкая изнурительного сплав,
Суля одной отрадой — смертный хлад.

И всё вокруг одето серой мглой,
И темень пожирает жадно бытие,
Преображая жизнь её в пустой,
Где нет ни мысли, нет уж острие…

Сей светлый призрак, но туманный,
Зов забыть, дабы мятежный пыл,
Но с ним грядёт Сирены страшный,
Его напиток — яд к смерду явил.

Но вот едва мерцающий маяк
Сквозь беспросветную печаль.
Что смерть отступится двояк
Под свет надежды пелена.

Но падший дух на то и обречён,
Чтоб изрыгать хулу на светлый дар;
В нём дремлет скорпион, собою уязвлён,
Сомненьем отравляет белый жар!

Но верю, но дерзаю уповать!
Искупленья плат, внутри сей ад;
Чтоб удостоиться, принять,
Должна душа избыть весь яд.

И с трепетом, с слезами, на коленях,
В ночь шепчу: "Прости!" — в оны судьбины
Узрю, как тьма рассеется в сединях
Зари, что вечность льёт на скорби вины.

В подполье дум,где яд клокочет,
Где каждый вздох,последний вздох,
Сторожит свой призрак прошлый,
Что на душе чернеющий порок.

Он шепчет: "Лживый мир-тайник,
Любая встреча — тайный крест".
И сжал свой плащ сухой старик,
Предвосхищая смерть на лесть.

"Всё к Риму!" — он твердит в бреду,
Где каждый лик,палач знаком.
И в этом адском сомнище граду
Ты сам себе воздвиг свой дом.

"Я жду конца… — его слова, —
Чтоб оправдать свой холод, плен".
И в душной комнате,без сна,
Он съёжился и стал презрен.

О, скорлупа, что давит грудь,
Сомненьем выкованная в ночь!
В ней не услышать, не вздохнуть,
И некому руку от бреда помочь.

Но дрогнет если сердечного лёд
И рухнет обличие,мощи обмана,
То свет, что новый день принесёт,
Увидишь ты — не из окон тумана.

Где таится в лабиринтах души
запретный восторг и смятенье,
Где отчаянный разум творит
причудливо тени в миры,
Я ищу не простую глуши,
не земное тому подтвержденье,
А подобье змеи, красою игры.

Пусть пугает её извилистый, гибкий, холодноватый узор,
Чешуя что сверкает, что темнее ночи,
В ней век, первозданный, могущий задор,
Способен разрушить оковы, сжечь все мечты.

И хоть шепчет мне голос тревожный:
"Беги от судьбы сей жестокой,
Не вступай в этот танец, где нету ни правил, ни грань",
Я склоняюсь к её изголовью с улыбкой одной, —
Принимаю игру, принимаю её обаянье и длань.

Этот путь — не для робких сердец,
он извилист, тернист и суров,
И пройти его можно ценой
сомнений и страха,
Чтоб познать, как в объятьях шипящих, коварные слов
Рвётся в бездну душа, отвергая утехи и прах.

Но в том паденье — свобода,
в том паденье — познанье себя,
В этом жгучем прикосновеньи—
и гибель, и новое рденье.
"Полюби меня так, без оглядки, какова есть, дорога,
Как любит сокрытого серафима змея,
без сомненья и тихого тленья".

И сквозь бездны грехов и восторгов, сквозь мрак и сиянье огня
Прошепчу я, с тобою сливаясь, заклятье простое:
"Люблю тебя, как без остатка, люблю тебя, как и меня,
Как любит сокрытого света змея,
Что навек себя обретая".

Покров ночной ложится на холм,
И нет отрады от молитвных слов.
И в сердце холод, как голода злой,
Тихим устам, не сдержать им оков,

Сребреников предательский звон,
Ему ясней, отдалённый чем стон.
Быть поцелуй, что должен святым,
Стал горечью знака, смерти немым.

И ветвь осины, вот что дрожит,
Отчаянье шею дерзко скрутило,
Он плоть, чья совесть томила,
Чтоб навеки себя не корила.

Но грех в том — шёлка суровый, —
Нет где печати Божьего кров.
Простится, кто в слабость предал,
Кто день свой отвергший украл.

В чей миг окончив паденья
К павшему ползёт, как струна, —
Без отпущенья, без уваженья,
В его лике читая потери, змея.

Жалит в утробу, пронзая насквозь,
Даруя последнюю связь, что возьмёт.
" О, Судьба! — восклицаю на страсть,
Им дано это было, им вместе упасть!"

Был сей сосуд слеплен из тонкой глины,
Вместилище души, её гордынь и ран.
В нём горела истина, как во святыне,
И правды свет, минувшего туман.

Он был нежнее розы лепестков,
Что на заре роняют свой алмаз;
Его черты, лишённые угрозы,
Хранили гордо, чистый глаз.

Но век шумел, жесток и безрассуден,
И мир людей, тщеславный и грехов,
Был для него терзанием нескуден –
Разбит хрустальный свет зрачков.

И пал фарфор, разбитый на кусочки,
На дно без жизни — бездной пустоты;
И стали болью метко острые сечочки,
Как кинжал пронзённой их мечты.

Но кто собрал, старался без укора,
Собрав осколки, возрождение к годам,
Но прежний дух утратил все узоры
И обратился грубым камнем сам.

Он был целён и в нём душа остыла,
И прежний свет в очах не восставал;
Его чёрствая, нема, природою таила,
На сердце — хладный панцирь скал.

Но сквозь гранит пробил росточек,
Напомнив духу о былой её весне;
Суровой стуже и ветрам назлочек,
Он прорастал в отчаянной борьбе.

И понял дух, что горечь и паденья –
Часть пути, назначенный Творцом;
Приняв её, смиряя сокрушенья,
Обрёл венец — тернового венцом.

И вновь цветёт покой согретый,
Уже не розой – лилией полей,
Что не боится зимние приметы
И светит всем утраченных лучей.

Белый лик, застывший в гримасе,
Перст к устам подъявший немым,
Вышел к свету, близкий к окраске,
Чтоб смешить собранье земным.

Но в душе, где смолкли все клики,
Где слетает мишурный весь хмель,
Беседы героя, о том, как велики
С повелителем огненных щель.

"Кто ты?" — молвил, полного гнева,
Искривя уставший уста в полутьме. —
"Ты ль создание Духа, змеиного сева?
Ты ль посмел призвать к себе мне?"

Паж молчал. В его зарницах
Нет от гримасы ответа на суд.
Он терялся горько в зеницах,
Где ни страха, истин сосуд.

И, смутясь, исчезает владыка
В пустом округе, словно мираж.
"Лишь одна, душа моя — дика",
Творит сама свой же мираж...

В подземелье где души, его эфир,
Свеча тускнеет. Вот, немой укора,
Сел на плечи, в нём терновый мир,
И Два крылатых, будто речи вора.

Не внемлит их, лишь чувство веса,
Белый, как проказа, иль как саван,
Иного – чёрный, как по части места
Что влечёт, вещая цельный ладан.

" Вознеси себя" – О, шёпот первый!
Минуя вдаль. О, смрада — стужи нет!
мольбой спасенье, крова плотных мер,
Для сил есть крик, им имя — лет.

" Он лжёт! – второй с потехой горько.
– кто нефелы, не знавший боли.
Влюби надрыв, в подпольный сор,
Лишь ибо в нём твоя подковы доля" .

" Он зов, ликуем, манит в пропасть!"
– " Нет, он – отец всея пустот. "
Рождён страданьем, долгий мёд! —
" О, призрак, славою ко рту! "
Как кромсают разум в немоту,
Единым вой, по двум вороньим.

И не слышен в спутанной борьбе,
Где святой, где демон, ищущие душу?
Оба правы в своём неприятии тебя,
Обрекая на вечную, жгучую стужу.

Их вражда – тайный и вечный союз,
Без второго не может быть первый.
В их раздоре навек утвердился союз,
Рамы проклятой – узор лицемерный.

И, быть может, покой – не в изгнанье,
И принять сей разорванный строй:
Их адский восторг, небесную робость,
Как единственный, данный, устой.

И, сживаясь с враждою, что длится века,
Обретаешь не мир, но иное – прозренье:
Что свеча потому так светла и горька,
Что вокруг – тьма и кромешное тленье.

Где тени бледных бродят по опушкам,
И ветер шепчет плач у невозврата лет,
Там, в замке, что повергло зол недугам,
Жил падший ангел, чей затмился свет.

В её душе, что Богом и была живой,
Взыграла тьма, сладка соблазном им.
Неумолима, страшна и неподвижима,
Она творит бесчестный суд ночной.

Жезл же её, не вся лишенье королевы,
А плеть, свистящая в кромешной тьме.
Ей сладки и стоны девичьей напевы,
И алая заря на заснеженном холме.

Не сыщет дух её ни сна и ни покою,
В зеркалах залы – призраки теней.
Одно лишь эхо хохотом глухим порою
Вторит безумных, диких страстей.

Куда девалась благодать былая?
Где милость, что лучилась в бытии?
Лишь экзистенции пустая, злая,
О, ржавый гвоздь, вонзения земли!

И счастье истинно, всё так манило,
Обралось коварно, тленьем взгляд.
Душа, что светлый идеал сменила,
Свой пьёт собою весь жестокий яд.

Он вот, предел паденья человека:
Сам Сатана, узрев её порочные дела,
Отпрянул бы в испуге и в тоске,
а Она ждала… чего? Сама не знала.

Так пусть же этот образ, беспримерно,
Как memento mori на удельные века
Стоит в веках, укорой лицемерной:
Тем, в ком от добра угасла их искра.

О, Век Железный! О, Кали Юга черна!
Где тленье правит, где его умас покров:
Не сон ли сей? Иль сущность без изъяна?
Сей Мир, что Акаши паутиной сплетен,
Во прахе вечном суеты, он вдоль одет,
Зрит Бой – Внутри и Вне Себя рожде́н!

В себе – Громада. Сечь. Не ль дух един,
Оковы плоти рвет, стенания роня,
С тенью в долг вступая, в поединок?
Тень – призрак " Я" , что ложью он склоня,
Бежит от бездны, где сокрыт теченья вой.
А вне – как вихрь. Раздор, презренье, стон,
Лик Божий стерт людной юдоли скудной,
Где каждый с веком, с Ближним и с Собой.

О, Страшный Лик! О, Кали, Мать-Пучина!
Не ты ль из хаоса воздвигла твердь?
Не ты ль, в косматой мгле, ожерелье-тина,
Танцуешь Танц мирам на смерть?
Твой смех – есть гром. Твой гнев – пожар.
В тебе – конец и след рождения Всему.
Жернова час, что дух и прах им мелет дар,
Но в пропасть твой – заря таится по нему!

Сей мир – есть бой. Но в бое – единенье.
Не сон ли есмь двойной? Зеркало ль?
Что вне – то внутрь. Что внутрь – то и вне
Раздор вселенский – всех сердец раскол.
И битва с миром – битва с тенью. О, своя!
Кали, Мать. Не ты ль сама и бездна та,
Где — вне Мир и Дух, стеная, пав во прах,
Узрят на миг – сквозь мрак начальный –
Единый Лик? Где нет Уж Битвы и Раздора,
Лишь Веко спит в колебни первородном?

Сражен и Цел – Сей парадокс всего живой
Есть тайны стержень Юги Роковой.
Сквозь гнета века, кровь и ложь паденья
Мерцает слог: Во мгле – таится тень
В разрухе – зарь творящей крови...
О, Дай прозреть! Что сердце, в зыби плача,
Я зрел ту нить. Что холодна звезда оковы,
Чей бездны прах едино — всплеск крича,
Как брань миров в единый гул вминает,
Где всё молчит. И Век огня. О, спит-качает.

И скольких слов, и тихий лепет
Прольётся жизненной стезей?
Чей зов, безумием осле́плен,
Струной звенящей, нежной, той?..
Мой образ, явью монолитный,
Хрустально-ясен, мил — увы!
Он сколь пред роком позабытый,
Сколь край ничтожен средью зыбь!

Река времен свой ток стремит,
Неумолима, холодна.
О, Мой венок, что жизнь сплела,
Она, смеясь, прощально унесла.
Лилеи белые, невинны,
Как юных чувств — моих цветы,
Плывут, кружась, средь пены синей,
Во влажной бездне доль тщеты.

О, Доля злая! Пряжа тонка!
Зачем сулила лучший день?
Зачем, о счастье, как река,
Маня, бежало прочь, как тень?
Все суеты, все мира блески –
Лишь пепел в горсти у меня.
Ища опоры – нету близко,
Лишь хлябь зияет для меня.

Как ветр воет сквозь уныло,
Как плач души моей больной.
Ив, склонив ветвей кормило,
Шумит мне песнею родной,
Но песнь – предвестие кончины,
Напев прощальный, вечный стон.
Волна, холодная пучина,
Мой саван чёрный припасён.

Не властна я прервать теченье,
Что в бездну мчит, не ведая преград.
Напрасно трепет, сердца мщенье –
Всё прах, что буйный дух стократ
Восстать хотел вразрез теченья.
Песок зыбучий под ногой –
Вот опора!.. Нет спасенья,
Лишь старый, век его покой.

Увы, надежды все развеял
Холодный вихрь судеб слепых.
Куда ни глянь – пучина реет,
Нет ни солнца в высях серых.
Лишь тени мчатся предо мною,
Лишь эхо стонов в тишине.
И с страхом, с тайною тоскою
Гляжу я в влажную во мгле.

Простите, призраки былого!
Прости, любовь, мечтаний ложь!
Волна, прими меня родного,
Сомкни усталые ты рожь!
Хладны пусть воды, глубоки,
Но там – конец земной тоске,
Хоть там не ждут меня пророки,
Лишь тины вечной червяки.

Плыви, мой челн, без вёсел, без руля!
Пусть млеющий влечёт тебя поток.
По тайнам коротать сечение зла —
И лишь немой, ведёт лишение в урок.
Исчезнет имя, встретит сон,
Как слёз иссякших хрупкий свет.
Аид безмолвный, строг закон,
Воспримет тьму. Исхода — нет.

О, нимфа! Чей в сей роще гласа
звучит, как струн моих прощаний?
Чей взор, как два сквозного часа,
так режит тьму об сумрак дальний?

Я вам — Этерна. Но не та,
что в книгах ваших увядает.
Я — та, что в трещинах зеркал
вам имя шёпотом слагает.

Фонтан, как жизнь, бежит,
струи роняя в медной чаше.
Росой алмазною блестит, —
и тает в бездне некратчайшей.

А роза, что вчера цвела:
у пьедестала мраморнова,
уже, как дева, отцвела,
кольцо роняя лепестково...

Но мрамор сей. В нём — божество,
чьи очи видят бездны лет.
Он вечен. Страсть — его ничто,
Ему неведом твой запрет.

Так знай в лицо: любовь и страх,
восторг и скорбь, и миг единый.
Лишь Вечность, высекшая прах:
из бездны часть её в пустыне.

Блуждают крылья одиноко
В краю — к забвению принять.
Белых, сгинувших, под око,
Мрак впитавший — не унять.

Тени вязнут бездыханно,
Время — пеплом на губах.
Век, что падал неустанно,
Не вернуть в их небеса.

Падший образа под пламя;
Трон разбит, а даль легла.
Не склонив колени, знамя,
Рвёт меж бездну, как стрела.

В груди, как тягой в склепе,
Смех, что Бога не простил...
Червью совести на шее —
Сам их выкормил, взрастил.

Ангел? Демон? — Всё едино,
Скрипка плачет у дверей.
Только бездны лик незримый
Шепчет: " Люцифер, не смей..."

Но в груди — мерцанье ада,
В зрачках — карающий свинец.
Он — тот, чьё падение — награда,
Чей мрак — последнего венец.

Сие ласкает локон нежный:
Дыханьем тайным, как мольба.
Шепчась свечою безнадежной,
Хранит в себе следы креста.

Она, так трепетно и нежно,
С чертою павшую во мглу,
Поёт с душою безмятежно
К забытой радости в углу.

И в этом шёпоте ночном,
На тени, тающей, как дым,
Ей слышим далью звоном
Край, живущий молодым.

Блуждая, эхо по просторам
Сквозь стёкл, бледного удар:
Капли звезд — слезою тонут,
В ладонях сумрачного дар.

О, кто поймёт её печали?
Чей глас сей мрак немой?
Лишь демон, век блуждая,
Давно забывший путь домой.

Склонил чело своё, внимая
К тому, чьим слогом донесёт,
Как бездна, не спеша растаяв,
В её последний вздох падёт.

Сил сплетающих листву,
Весь знамений полон гул;
Звуком правды на главу,
Верхний ангелом минул.

И укроет весь минувший,
Врозь тревожного покой.
Ветра часа обманувший,
Боль посева, в рост дугой.

В буйных душах одиноко,
Еле лозы скрытые пучин;
Ход распустит тайно око,
Тлен незримый, их лучин.

День по лику унесённым,
Как под бурей жала вой:
Пустит тело заслонённым,
Силуэтом блеклый ной.

Пытку, пленницу-тоску
Стянет с горечью утрат:
Словно мёртвому глотку —
Знать затеянный закат.

Она внимала чудный плен
И счастьем небо озаряла.
И, тем в ранимую на тень,
Игрой красивому бросала.

Не видя чудную пору,
Её так сильно избегала.
И душу хрупкую в золу:
Тоскливо, молча угасала.

Среди потери с высоты,
Где жизни таяли слова;
Питали днями красоты,
Как одаряла их молва.

И только горести минут
Разбили сердце милой.
Потери радости влекут:
Унывшей, словно ивой.

Видал в далёкой стороне,
Как был готов я перенять.
Но так незвано стало мне,
Как лишней птице засиять.

Свежесть таинства играет,
Как дремучий произвол;
Строго времени сплетает,
На мудрость мрака глагол.

По оку чёрному в окно,
Чуткость тусклая ланит.
Тянет вверх её на дно:
Месяц жемчуга, гранит.

Отделяя шёпотом живой,
затаившись верно в срок:
- ты ль и данная нуждой,
Страж ушедшего на рок?

Одной от длани и пера,
Угол бремени из места;
Жар серебряный ребра,
Исполняет честью жеста.

Что стекает ждать десниц,
По всему усталый мерно:
шелест ищущих ресниц,
Как миг угасший суеверно.

Затея встречает покой,
Просторы одиноко иной:
От счастья и тягот хромой,
За песью лик ясноокий.

На героя, его изумлений,
Он спешно вступает туда;
В царство и лунного тлена,
Не забывая мир без следа.

Сплетаясь единым пути,
Учесть всей плоти благой:
" От плена шаг не найти" ,—
Куда не ушёл бы долой.

С речью топимый из уст,
От её величий — любви.
Дамы ночного искусств,
По нраву чернью в крови.

Как явью и строгая чести,
Де Ля Ви — ей нежное имя:
Зов склоняясь без лести,
Где живая борьба визави.

Она долгожданного миг,
Сулит сущность терзаний.
Испускающий страха вериг,
Что есть веком исканий.

Дорогой забытой домой,
Тень всё к нему теплотой:
- Куда приведёт круговой,
Как награждая немой?

Что не снесёт и гнезда,
не уняв, запирая покой:
ты пора или тени звезда?
У порога моя тихо укрой.

Указа неспешно гонца,
Он что есть на поклон:
не сведёт и чаши конца.
И дарует ласковый сон.

Страх извне таит велений,
Глубин вселяющий раздор.
В плаще окутана падений,
Иной её внушения повтор.

Она на свод уводит взоры,
Как тают нежные слова.
Следы лишаясь кругозоры:
Обретают мысли рукова.

И мятеж стушует сжатым,
Тянет знать мотив гонца.
Он при облике крылатым
Воспевает жизнь в сердца.

Что лампады недопитых:
Ключ дарует тусклый свет.
Долга образом сокрытых,
Дней угасших, долгих лет.

Явленье тянется в бездну,
Последних и тайных хлопот:
Кошмара бушующей песню,
На страхи своих же пустот.
Вручает себе наивно забот,
Чьих потухшего взором —
Сбитый и птичий высот:
От тягот гласная спором,
Тусклая встречной души.
Изводится ховрью слепая;
Лишённой мрачной тиши,
По касаниям её припевая:
Телесное время судьбы,
Как пояс тесно прощанья,
Удушливой силой грубы:
Падшим иное в звучанье,
До рокота несёт голоса,
Неизбежно грозно терять,
Что заманчиво уносит краса
И от мира крах отделять.

Чья ты дорога, забвенье,
Что твой движимый ключ?
Где от шара, его появленье:
Красит до закатного луч.

Как даль укрытого светом,
Излучает она дней теплоту.
Но сокрытый от образа лет,
Ещё живёт в свою долготу.

Потоком одним, по земном,
Всем жаждой, части хромой.
Рассылает на путь и в ином,
Испытать огорченья волной.

Куда мудрого кров приведёт,
Опрокинуть от участи тенью;
Как единое должным несёт:
На сердце весть со ступенью.

Ночь заветного веденья
Дарует тусклый коридор.
И касанием забвенья:
Его ласкает тихий взор.

Как ненастное творенье,
Но так искренне красиво.
Издающий свет явленье,
Что в тени темнее чтиво.

Воплощением душе покоя:
Ожидание раскрыть себя.
С тем заманчиво подбоя,
В плащ укрытым возлюбя.

Чему отчаявшись питает,
На радость горькое маня;
К потоку бездны увядает,
С чем довольным прогоня.

Шаг желающий беседой,
Наедине среди глубокой.
Смысл нежного упетой,
Склон единый и высокий.

Что же движет незабвенной,
С лаской нежного утешить.
Потехи шипко безразмерной:
На поклон игрой опешить.

Что слугой значению у вод,
За сердце колкость розой.
Но на кроткий тенью свод:
Кров вонзил раздор угрозой.

Меж её покров почтенной,
Хаос в чистом отраженьем.
Страх питает крах изменой,
Как вкушаешь искушеньем.

Мёд лукаво лакомых губам
Уносит службой в госпоже.
Некоем с образом к слезам:
Своё долой разбитое клише.

Одна от страха заболевшим
Гложет искренне потерей.
Чем толкает в опустевшим:
Волю счастья до неверий.

Миг, незначимый платок
Пробудит дальняя руки.
Близь на свежего глоток,
В час этапом на груди.

Перо направит жизнь его,
Узоры, краски воспевать;
Тяжкий, твёрдый, одного,
Тропою серый раскрывать.

О сердобольный даме ключ,
Песнь любви и дар — покой.
Вдаль воздаст поток летуч,
По ветру с водами, волной.

Что оставлен утешений,
Шаг решимости в покой.
Поиск жажды огорчений,
След потерянной чертой.

Спешь её мятежной целью —
Не таит обед стальной.
Потери бури меж дуэлью:
Где уходит слог пустой.

Силуэт твой серо-крылый,
След и чуткостью в разбеге.
Спешно в глуш его унылый:
Званый пустится по неге.

Смысла тайны о желаний
Разыскать по хватке смелым;
Что на гласность обитаний,
Уцелело с корнем целым.

По увядшим ярким светом
Миг искрящий благодать.
Как от сточного в одетом:
Поменяет тихо отражать.

Тёмно-бархатный отлива,
Паж молчанием величий.
Распускает мост пошива,
Где таится мрак обличий.

Что упал на шёпот твёрдый,
Словно каменным на грудь.
Что внушает вкус истёртый,
Но так искренне толкнуть.

Как веленьем будет трудно
Усмехнуться долгим сном.
Всё себя услышать чудно:
Есть по сладости крылом.

Разбитая долгая с песней
Тёмной спустилась игрой;
Долг затмевала чудесный,
Долг, омрачённый хандрой.

Полумёртвого, забытого шар,
От тайны ушедшего ярким.
Всё карает с пропажею чар:
Угасшего света, что жарким.

Телесный без плача уныло,
По вере унесённым ветров;
Покаянным тумана застыло,
О пустившим когте суров.

Что забытой с беседой ворон:
Оставит взошедший листве.
Что доставит роста их локон,
О свежей её земной красоте.

Мягким касаньем расправит,
Теплом отдалённо вступить.
К образу искусного пряным:
Лучистый исход распустить.

На вкус насыщенно-сладко,
Сей страсть погони и плод.
За тенью жаждой не падко,
Всё будет, где настанет уход.

Где раннему дыму простора,
К доверию верный на взгляд.
Глубокий его окажет опора,
Что стала сопутник подряд.

И знаком в мотвах со днём,
Как искренно дамы плечом.
Осознаний и сердца чутьём:
Истин о стержне с мостом.

Всё стремится не спеша:
Вод и свежесть, красота.
Что и в плен свой утеша
Нам возносит не спроста.

Муза к счастью моего,
О ветвях слагаю вечных.
В тех по жизни глубоко,
Но внушает скоротечных.

Где потерянный рассвет,
Их погасшие в далёкой.
Струн прощается сюжет
На оставленной дорогой.

Ждёт погони, дней мотив,
Кто в решимость за седло.
Долг гонца споёт развив,
Чей расцвета даст крыло.

Обрести по небу идеала,
Что сплетается в душе.
По ожившей тлена бала:
Голос нежный в кураже.

Что ж так манит без ответа
Ветвь пленительная счастья.
Вновь, голубчик, слова нет:
"Ты твердишь о тленом часа" .

Что нет обратно тайны путь,
Что нет его, что смог минуть .
На свод лазурная в тайник
Уводит серый, грубый крик.

Как забывчивый от взгляда,
Он внушает чёрствый вкус.
Череда, исход, поры обряда,
А с тем прощанием в укус.

Оставят в памяти свечой,
Её тоски редеющий огонь.
На смену снова за мечтой:
Суровой стужей на ладонь.

Послушная ласка теплом
Опускается долгая слов.
На взор и с золотом сном,
Погоней, что долгим суров.

О возврате птиц призовёт:
На весть восходящего днём.
С тем важным он возведёт,
Как давний от истин огнём.

Аталанта держащего свод
Бережёт основы могучих.
И уверенно очага свобод —
Есть им по тени живущих.

Где падение свежий урок,
Всецело строгого взгляд.
Питает хоть страда пророк,
Что спасение: это малого яд.

Часов уставшие стрелки
Стирают вновь за горой.
Бега в чужого проделки,
Что сбились оне полнотой.

Так неразборчивый след
И тем тяготеющий вздор.
К душе свой давний обед:
О познании перлами взор.

О творении давнего мира,
Великое скрипкой ночи.
Как песня желает кумира,
Но его не дождутся ручьи.

А так: и стремится восход,
Ворота не пустят им не пора.
Им придёт череда и исход,
Когда ключ отпирает ветра.

От пряной горечи на дно
Отбросит бездною стезя.
По мукам смутного оно,
Но тяжкой злобою ползя.

Бич глухой касания души:
От тихой сбивчиво дорог.
Изводит криками в тиши,
Счёт сближающих в острог.

Шагов заблудшего вершить,
На тьму судьбой, что есть.
Как чудо следует свет сшить,
Ткань иглой и жажды весть.

Где плен и блеск твоих очей,
Долина вечности улыбок.
Чьих мёд от яда и смертей:
Хранит гармонию ошибок.

И не возрадует сиянии лик,
На морок дыханием ход.
Чей чёрствый очами поник,
Пролётом, вороной исход.

В одеянии мрака ночным
Опустит минувшего слов.
Мерзлоту по почве иным,
Как стужа, земного покров.

Притянет ласковая песнь:
Со связью высшая грань.
Единая бликов ступень;
И в плясе за тенью изъян.

Растает от вечной борьбы,
Восхода не тлеющий свет.
В симфонии ясной мольбы,
Как чарами, долгими лет.

Распустила все когти холера
И небу пропела жаром заря.
Под плачем последняя вера:
О боли прозрачна благодаря.

Что с покрова разбитые воды
Поспешив разносили звезды.
Но снести, уверить невзгоды,
Воздастся от яда, его от беды.

Пронзивший паденья скалы,
Как с камнем — на ноше порок.
Ложью оставит в след идеалы:
По ране и след грядущего рок.

Что за туманом и вне целиком,
То взоры укроет, то манит себя.
Этапом порога, потери мостом;
Скрытно возводит, далью любя.

Растирается широкая тропа,
Как затуманенный просторов.
За тенью следа следует стопа,
Его за слепо-серости узоров.

И с тем заманчивость в побег,
Меня загонит мрачного порог.
Где молчание спасители вовек:
Из уст удержит пламени ожог.

Когда ты ведаешь свою угрозу,
До чего испуг приводит гром.
Что в округе прикоснётся розу,
Её кровавый небосвод грехом.

Задушит от погибели родной,
Что к сердцу протянула корни.
И воедино с целым став живой:
Слиянием вины нерукотворно.

Скорбь по истинной утрате,
Пока тускнеет светлый шар.
И что в дребезги к расплате
Поранит глубоко оревуар.

При встрече тяжестью к земле,
Как долгом связанных судьбой.
С тоской, с оковами, во мгле,
С падением последнею слезой.

Густо покрывает серый свод
И мы испили звоном чаши.
Красы истоков, святых вод:
Под порывом строго наши.

Где почует славный лепет,
О том волнении мгновений.
Что приносит рано трепет,
Но с тем вовремя явлений.

В нём живой воспрянет лик,
Всех дороже, с тем чудесный.
Где не даст раздастся в крик:
Чутких слов, паденья тесно.

Камнем, тяжестью с высот,
Чьих обрёл по волнам вниз.
Забыв за крыльями забот,
Как рост коснётся и таись.

Оно не даст в душе полёт,
Как высь возрадует и бремя.
Что жаждой тянется, живёт:
Край к его проросток семя.

Дан питать спасением речей,
Вдаль за шагом направлять.
Под стать колоннами огней,
Себя по воле ясности являть.

Склонять к тебе так дивно:
Касаньем слов в тени узора.
И в шёпот нежности наивно
Звон увидеть вне раздора.

Как истин более взрастить,
Как стержнем созиданий.
Во имя ангелом вступить,
Что есть даром ожиданий.

Глубинных времени сойти,
Удел и связанных, как нить.
На сласть, по холоду в пути,
Он — образ с золотом таить.

Вселяя целое с осколком:
По общей линии, в живой.
Где теченье сводит долгом,
Всей клятвы верное водой.

И бегство даром возносить
В тиши блестящего побег.
Звездой заносчиво следить,
Пока хранит умелого ковчег.

Опоры к жизни неизменной:
Воздаёт оплот далёкую пути.
Во что по ветру в убиенной,
Как зов звучанием сплести.

Всё, что тяжкое на лёгкость
Обретает перьями свободно.
И к рукам своими строгость;
Восхваляет речью сводно.

Что запрятанный расцвета:
Дивно, тонко направляет.
Вот его Пандора без ответа,
Так загадочность вселяет.

Поверья, шёпот ожиданий:
Все сулит нам временной.
Что о страсти долгождан,
Что сокрытый ключевой.

Во все блуждания покой,
Его хранит глубины вплоть.
Как в то взывание ночной
На зов опустится господь.

Спаситель высшего покрова
Одарит к большему сплести.
Взращённый истины основа,
Слияний чувства вознести.

К тебе, душа, о счастие всего,
Безмолвно, трепетно творить.
В твоих пленительно легко
Чудес лесного-карии испить.

И при встрече долгожданно
Затмевает вьюжная к шагам.
Так пленительно, туманно:
Обретает ясностью словам.

В день расцвета у видений
Направляет тенью в след.
Но так манит незабвенно,
Нежно ласковый без бед.

В чистой мысли умилений:
Даль мгновений, перемен.
С дальним ветром освоений,
В сердце искренне с колен.

Там укроет ситцем грёзы,
Как заманчивый крылом.
Взмах всего среди берёзы,
Тайной лёгкости с послом.

Раскроет в мысли идеала,
В своих оне глубинах вод.
Как к даме ночи ритуала
То девы ангельского свод.

Чудес о сотворимых нот:
Закружит славный менуэт.
И в мрак опавшая с забот
Сольётся воедино силуэт.

Величаво бархатная роза
В руки жертвой расцвела.
Чуткой след среди мороза:
Тени, образ, время изжила.

Что грядёт пока вступает
В шелест лёгкого полёта?
Луч далёкий испускает
Или пусто среди гнёта?

Что на небе ищет свет?
Всех древнее купол.
Хранитель долгих лет,
Мотивов, поиск угол.

Очаг блуждания гонца,
Как след учения огня.
Всех строже от венца:
Связала верность дня.

Мост взращённого собой,
В долг касаний наделять.
И слиться тайною живой,
Звездой просторы догонять.

Путь сопутником для всех,
В сердце честность одарить.
С ветром слово, как доспех:
Единство смысла доносить.

Когда сплетает узы вновь:
За тенью пропасти удары.
Склонять желаний лбов,
Вскружить усердно дар.

Среди туманного морозца
Разбить с осколком плен.
В шаг и волей чудотворца:
Не собьётся темп колен.

Учений страдного покой,
Куда уносит блеск восхода.
Обретает в край пустой;
Жизнью истин небосвода.

Свежий вдох, встаёт звезда:
Её блужданий цикл вечен.
Быть во тьме потери ада,
Но сиять и светом млечен.

И взгляд стремится вдаль,
Ему обратно не вернуться.
Где черты хранят печаль:
Вновь маятник коснуться.

Продолговатого мечтаний,
Усыпана хрустальная луна.
Сквозь вдаль её звучаний,
Издаст лучистая сполна.

Как образ вечного высот:
По тайнам бледного несёт.
Тернистым сводится оплот;
Рукой с прощанием встаёт.

Глав безмолвного спаситель,
В час его полуночи растает.
Иль окрепнет, иль губитель:
Край пленительный впадает.

Где высот бояться птицы:
Высь с подъёмом донесёт.
Чьих и перья, строгих лицы,
Страж за тайной понесёт.

Что томится, не дождётся,
Имя гроз рукою сотворит.
Что от страха не зажжётся,
В слово вольное твердит.

Сей звездой глубинки той:
Поиск малого к большому.
Где рождает тень судьбой,
Как восходит луч благому.

Нить по тонкой всем указ;
В лёгких истин и слияний.
В путь громоздкого показ:
Жаждет жертвы от деяний.

Как к подъёму совершено
Шаг стопой даёт равнений.
Не во знанием согбенно,
С чем заносчиво падений.

На звук величием манящий,
На взгляд всех строже лик.
По ослепительной, летящей;
С тем лазурь, сопутниц крик.

По воле содрогается извне:
Велений чуткая в дороге.
Всем вселяет образ вне,
Беспрекословное отроге.

Составляет в край поток
И к нему гонец идущий.
Бродит с поиском в урок:
Всё уважить голод сущий.

Где любят нас в краю,
В краю далёком плена?
Куда сплетёт и воздаю:
С волной она блажена.

И с чем в её блаженства
Уносит поиска смирений?
На рок ладьёй гортензий,
На долю инеем значений.

Творит по имени, велит,
Как звонкая всему пора.
На зов велений пробудит:
Касаний мрачная нутра.

Стезёй озябшая ухода,
Она вершитель перемен.
А с ней всегда свобода,
Раз роль сопутник день.

Нет без слёз мотива жизнь:
Лишена она по ней любви.
Как от ветра парус укоризн,
Как земли ушедшие дожди.

Покинул шаткие просторы,
Есмь в шаг чарующей души.
В чьё тело хрупкие фарфоры,
Дан звездой пленить в тиши.

Далёким наделённый взгляд,
Когда сподвигло сделать шаг.
Безукоризненно сего постичь:
На дело яркий истины очаг.

Держать последнего огонь;
От хлада, ветреных, земных.
На больший таинства ладонь,
Что взовёт ценить в живых.

В погоне сладости на дне
Горечь в чаше разольётся:
Вкус всей жаждою во мне,
Как с ней, огней проснётся.
Бег со спутником во мгле,
Чей поиск обречённый,
Когда вращение к скале;
Накажет холод унесённый,
Расскажет в том безликий,
Куда темнее славный миг
На путь всей невеликий,
Но в деле алчущий настиг.
По сердцу и единый,
По зову тайный испивать:
Всех раздор змеиный,
В обмен надеждой излучать.

И слово жаждой воспевает:
К её склонению учтивость.
В минутах сладости питает,
Порывов вечная ретивость.

Не то потери тонкий плод,
К чему на пылкости сошёл.
Мелодий звонкий небосвод,
Не то на мёд игры тяжёл.

Что с высока чарует диво,
В удел и чистого с тропой.
Не слепым в лёгкое огниво,
По спешки юности долой.

Дальнейший промысла указ;
Тень истоком, мудрый след.
Сведёт края узорами топаз,
Когда всей цвет ему от бед.

Раскат взовёт тоской пера:
Мочь порхать, а не в первой.
Пока нутро оковами утра,
Покуда хворью от земной.

Сведёт посланием в иное,
На поиск бережно указ.
Но став с дорогою седое,
Небес его несущих фраз.

Хрусталью малая стопы:
Заманит целое хранить.
Как негой хрупкие шипы
И с тенью лёгкие сулить.

Не в тайны заблуждений,
Не к сердцу долгая ноги.
Просторам целая течений,
А взора стойкие слуги.

К чему потоками гремят,
По лакомым в мечтаниях.
Всё, когда суровые велят:
Раздел теряя сочетаниях.

По форме следствия тугим,
Теряем мы своих движений.
Живые, в истины, с самим,
Сметая верности творений.

С началом юная борьба:
Кипящей поиска мотива.
Их зажжётся ли мольба,
Когда восход её учитва?

И ветка серая мгновений:
Утешит ближняя касаясь.
Как старца тайное умений,
Взовёт вставая, не сливаясь.

Указ дальнейшего ресниц,
Всей жажды мудрая вода.
Стекает кроткая из лиц,
Её скрывавшая с гнезда.

На волю времени стопа;
То вскрича проносит зов.
Как в страннике судьба:
От бед хранимая следов.

То тишь — раздумия сидит,
Она ему в гармонии дана.
Терзаний лёгкости велит:
"Цепь голов таит — одна".

Ко лбу целующим в ответ;
На том заветного аспект.
По шее ищущий расцвет,
Всё ищет радости объект.

Всё, что миру незабвенно
Заставляет в нас кружить.
Низь падений — высечено,
В высь явлением стелить.

И с ношей шляться вновь,
Как дар суждения хранить.
Кипящей страстью в кровь:
Раскроет тайности делить.

Когда на небе с серебром,
Долина белая с туманом.
Следы творимые пешком
Всем молвят о незваном.

Со стуком в двери жаром;
На зов и шаг, как веры грёз.
Сокроет ситцевая к чарам,
Поклона страдного курьёз.

В близь истины порывам,
Склонять перчатки слова.
Минуя стороны к обрывам:
Кричать глубинам снова.

Ещё склоняю, берегу иначе,
Как у Христа за пазухой иду.
Ни как с значением богаче,
С тем трепет вольное ввиду.

Взойдёт, мой друг, в дороге:
Из семени на час подольше.
И жди кипящего в подмоге,
Как ждёшь раскат на ноше.

Залог утешенный с потерей,
Тот зрелый дым берёт указ.
Куда сведёт и взор неверий,
Вести и слышать свой отказ.

На путь яснее ясного денька;
С цепей, с разбитого стойла.
Помчавшись рысью на века:
Где жажда жизни расколола.

И мчится ясности видение,
Как образ — ласковый узор.
Мой юный друг, смятение,
О верность жёлтого фавор.

Один стоит, несёт в поклон:
Не малый, но великий лик.
Сундук, хранилище времён,
На встрече шёпота старик.

Во мгле охваченого свода
Благих рождение свечей.
К реке в скитания исхода,
Хранят сокрытые ночей.

Как в бег умелого ситца:
Заманит весело кружить.
По ветру раннему частица,
По темпу вальса уводить.

Когда зовёт зари полёт,
Опавшей шалью ото сна.
Дряхлый золотца почёт,
В закат забот: стопа одна.

Как сердца чуткая тропа:
Влечёт боязливой, минуя.
На сладок мёд себя знобя
И яблонь юностью горюя.

Куются к жалости утраты,
К коварным взорам сплав.
Огрехов точечных объяты;
На крайнего в мотиве явь.

Вопросов о созвучие порыв:
" Лечить изъян и не порочь? "
Скитания окутали призыв,
На долю негой поиск ключ.

С забвеньем, песней на ответ,
С прощаньем, первого лучом.
Где в мире прост и разноцвет:
Без утраты в сомнище земном.

Явления, сокрытые ступени,
Как шаг в оставленной тени.
На след творения сравненье,
Как в бархат верности огни.

По нити пропасти затменья:
Потери троп, услышен хлопот.
Гранит раскрытого знаменья,
Скульптур средь тихий шёпот.

Где свод луны, касаний взор,
Стрелой преследует низины.
Ослепший крепкости фарфор,
Её звезды упавшие рубины.

От девы ожидающей рассвет,
Когда звучала разума соната.
С ней облик, векторный ответ;
И мрачность во плоти Геката.